Сын Люцифера — День 25, Выбор

И настал двадцать пятый день.

И спросил у Люцифера Его Сын:
– Кто хуже: трус или предатель?

И ответил, рассмеявшись, Люцифер Своему Сыну:
– Оба хуже.

ВЫБОР.

«И сказал Господь сатане: вот, всё, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей».
Книга Иова.

– Слушай, мужик, шел бы ты отсюда, а? – терпение Годышева подходило к концу.

– Дело Ваше, Иван Данилович, – пожал плечами мужчина. – Но советую отнестись к моим словам серьезно. А то, как бы не пришлось потом локти кусать. Впрочем, повторяю, дело Ваше. Всего хорошего! – мужчина лучезарно улыбнулся на прощанье Годышеву, круто повернулся и бесследно исчез в толпе.

Годышев некоторое время смотрел ему вслед, потом в сердцах сплюнул и двинулся дальше.

Это, называется, сходил за хлебушком! – злобно пробормотал он. – Блядь, в кои-то веки решил!.. Прогулялся! И откуда только эти психи берутся? И ведь не к кому-нибудь он подошел, а именно ко мне! Твою мать!! Чем это я ему так, интересно, приглянулся? Рожа у меня, что ль, такая? Располагающая к дружескому общению? Козёл, блядь! Может, пьяный? – засомневался вдруг Годышев и даже шаг слегка замедлил. – Да нет, трезвый вроде… – всё же после некоторых колебаний решил он. – Не похож он на пьяного… Да и не пахло от него. Я бы почувствовал… Хотя, может, обдолбанный или обкуренный. Под дозой. Наркоша какой-нибудь, – Годышев в раздумье пожевал губами. – Да нет, на нарка вроде тоже не похож… – с сожалением вынужден был признать он. – Что я, нарков не видел? Он… он… – Годышев в затруднении остановился и задумчиво почесал голову. – Странный он какой-то… Хуй его знает. Что-то в нем не то… Глаза, что ли?.. Смотрит на тебя – не по себе становится,.. – Годышев еще раз сплюнул и витиевато выругался. – Да ладно, чего я об этом думаю!? Голову себе забиваю. Нашел о чем думать! Мало ли мудаков на свете! Пророк, блядь! Нострадамус долбаный! Да пошел он!!.. – Годышев сердито пнул ногой валявшийся на дороге камешек и пошел покупать хлеб.

Однако осадок от этого разговора у него остался. Да, остался. Он уж и хлеба купил, и домой вернулся, и пообедал, и с женой успел полаяться, а забыть разговора всё не мог. Да и взгляд его против воли то и дело устремлялся на часы. Как ни пытался Годышев с собой бороться и не смотреть – ничего у него не получалось.

Три часа уже!.. Четыре… Пять…

Да что я, тоже рехнулся, что ли, в конце-то концов! – пробовал урезонить он себя. – Заразился от этого психа?

Но всё было бесполезно. Мысленно Годышев опять, то и дело, возвращался к тому разговору. Постоянно прокручивал и прокручивал его в голове, снова и снова. И поделать с этим было ничего решительно невозможно.

Наконец около девяти вечера он не выдержал.

– Слушай, Лид!.. – принужденно улыбаясь и чувствуя себя полным идиотом, неуверенно начал он. Жена замерла, чуть повернула голову и вопросительно на него посмотрела. – Тут такое дело… – еще более неуверенно промямлил Годышев, не зная, с чего начать, и кляня себя за бесхарактерность. Чего он вообще весь этот дурацкий разговор затеял!? Но отступать теперь было уже поздно.

– Ну чего, чего?!.. – нетерпеливо прикрикнула на него жена. Она, судя по всему, еще не совсем остыла после недавнего скандала и потому разговаривала с мужем несколько отрывисто и довольно-таки раздраженно.

– Да… Тут такое дело… – глупо повторил Годышев.

– Это я уже слышала! – язвительно заметила его супруга. – Дальше-то что? Язык, что ль, проглотил? – дражайшая половина, похоже, решила, что ее благоверный собирается извиняться.

(Дура! – беззлобно выругался про себя Годышев. Себя он, впрочем, тоже чувствовал законченным болваном.)

– В общем, так! – окончательно решился Годышев и набрал побольше воздуха. – Иду я сегодня в булочную, и вдруг подходит ко мне мужик…

– Что-о!?.. – в недоумении воззрилась на него жена, ожидавшая, конечно же, чего-то, совсем другого.

– Ты не перебивай меня, а слушай! – сразу же взвился Годышев. Нервы у него были на пределе.

– А ты на меня не ори! – тоже повысила голос и жена и подбоченилась. – Тоже мне, командир нашелся! Вообще уже нормально говорить не можешь. Чуть что – сразу орать!

– Да!.. – начал было уже опять заводиться Годышев, но тут же опомнился. Взгляд его опять непроизвольно скользнул по часам. – Подожди, Лид! – примирительно сказал он и даже руки перед собой успокаивающе выставил ладонями вперед. – Подожди… Потом поругаемся…

– Я с тобой вообще не ругаюсь! – тотчас же бодро огрызнулась его дорогая супружница.

Годышев на секунду крепко сжал губы, но все же нашел в себе силы взять себя в руки и спокойно продолжить.

– Выслушай меня. Ну, я тебя прошу! Выслушай! Тем более, что речь о детях наших идет.

Жена мгновенно осеклась и настороженно на него уставилась.

– О детях? А что случилось? – недоверчиво поинтересовалась она.

– Ну, вот я пытаюсь тебе рассказать, а ты меня не слушаешь! – не удержался от маленькой шпильки Годышев и тут же проклял себя за эту свою ребяческую выходку.

Однако жена его, слава богу, никак на нее не отреагировала. Она молча смотрела на мужа и ждала продолжения. Дети – это серьезно! Причем тут дети? Зачем он вообще о них упомянул!? Ну, говори!?..

– Так вот, я и говорю!.. – кашлянул Годышев и, чуть помедлив, с усилием продолжил. – Подходит ко мне сегодня на улице незнакомый мужик и говорит:

Здравствуйте, Иван Данилович! – Ну, я, естественно, тоже ему говорю: здравствуйте, что, мол, надо?! – А он меня спрашивает: у Вас ведь двое детей, мальчик и девочка?.. Коля и Вера, кажется? – Ну, я, конечно, обалдел сначала, откуда он это знает? И меня как зовут, и про детей? А потом думаю: может, из школы или из садика? Или из ЖЭКа? Ну да, говорю, и дальше чего? Чего, мол, надо-то? – А дальше, говорит, у вас умрет один из них на следующей неделе!

Жена Годышева побледнела, охнула и грузно осела на стул.

– Да чушь всё это! – скривившись, как от зубной боли, преувеличенно-бодрым голосом заверил ее Годышев. – Обычный псих! Я вообще тебе не собирался рассказывать.

Жена ничего не отвечала и лишь смотрела на него широко открытыми глазами. Годышев помолчал, собираясь с мыслями.

– Ну, дальше-то чего!!?? – взорвалась наконец жена. – Чего ты молчишь, как пень?! Что он тебе еще сказал?! Говори толком!!

– Я и говорю… – начал неловко оправдываться Годышев.

– Ничего ты не говоришь!!! – закричала взволнованная женщина. – Ему сказали, что детей у него убьют, а он тут сидит, дурака валяет! Вместо того, чтобы в милицию бежать звонить!!..

– Никто мне не говорил, что детей у меня убьют, – ошеломленно пробормотал Годышев. – Что за бред! Откуда ты это взяла?!

– Как «откуда»?! – женщина вскочила со стула и, сверкая глазами, вплотную подскочила к мужу. – Ты же сам только что сказал! Что их убьют на следующей неделе!

– Не «убьют»! – с досадой поморщился Годышев. – Ты меня слушаешь, что я говорю? Я сказал: умрут. Умрут! Мужик мне этот сказал, что они умрут. Точнее, не они, а один из них! – спохватился Годышев и суеверно сплюнул тихонько три раза. – Ну, этот мужик, как я понял, что-то типа колдуна, – неохотно пояснил он, отводя глаза.

– Колдуна? – растерянно повторила жена, испуганно глядя на мужа, и даже отступила непроизвольно от него на шаг. – Так он что, кого-то из наших детей заколдовал?

– Да не знаю я ничего!! – в раздражении закричал Годышев. Невозможно с этими бабами разговаривать! Не разговор, а сплошная бестолковщина какая-то! – Подошел ко мне мужик и сказал: один из ваших детей умрет на следующей неделе! Какой именно – сами выберите. Вместе с Вашей супругой.

Имя-отчество твое он, кстати, тоже знает! – Годышев на секунду остановился передохнуть и со значением посмотрел на жену.

Та слушала его, замерев, и прижав руки к груди. При последних словах мужа она буквально переменилась в лице.

– Да, – злорадно подтвердил Годышев, чрезвычайно довольный произведённым эффектом. – Ну вот, собственно, и всё, – через секунду заключил он. – Да, выбрать надо сегодня до 12-ти ночи.

– Как это «выбрать»? – не поняла жена.

– Ну, я тоже спросил, – признался Годышев. – Написать, дескать, или просто имя вслух произнести? Он сказал: не важно! Не надо ничего писать и говорить. Достаточно подумать. Я, мол, у вас в душе прочитаю. Кем из них вы решите пожертвовать.

– Господи Иисусе! – в смертельном ужасе прошептала белая как мел жена. Она вся подалась вперед, ловя каждое слово мужа. – Какой кошмар! И потом что?

– А что «потом»?.. – помялся в нерешительности Годышев. – Потом я его послал… – нехотя выдавил из себя он.

– Куда послал? – непонимающе уставилась на него жена.

– Куда-куда!.. – ворчливо пробурчал Годышев. – Раскудахталась!.. На кудыкину гору! На три буквы – вот куда!

– Ты что, дурак!!!??? – пронзительно завизжала взбешенная донельзя женщина. У Годышева даже уши от ее визга заложило. – Его в милицию надо было тащить!!! В милицию!! Немедленно!! Идиот! Послал он его, видите ли! Да тебя самого давно уже надо бы на три буквы послать! А я, дура, всё с тобой мудохаюсь!..

(Годышев в изумлении вытаращил на нее глаза. Ого! Он еще ни разу не слышал, чтобы дражайшая половина так выражалась.)

…Всё чего-то жду! Все эти годы! А чего от тебя, от козла, ждать!? Ни денег, ни… У других мужья хоть мужики нормальные. А этот, прости Господи! «Настроения нет!.. Голова болит!..» Как баба. Только что месячных не хватает. Импотент несчастный!

– Молчи, дура!!! – в ярости заревел и Годышев. – Разоралась тут!! На себя посмотри! Ни рожи, ни кожи. По квартире как какая-то чувындра ходишь! Вся растрепанная, непричесанная… Волосы сальные… «Настроения у меня на нее нет»!.. Да на тебя не то, что настроения, на тебя и смотреть-то тошно!! На тебя и после литра настроение не появится! Разве что глаза завязать! А еще лучше вообще в скафандре. Чтобы до тебя, страхолюдины, не касаться. Ждет она, видите ли, чего-то! Да чего ты можешь ждать, овца?! Кому ты нужна?! Дурища полосатая! Курица говорящая.

Внезапно в голове у Годышева словно что-то щелкнуло, и он вдруг мгновенно успокоился.

– Ладно, Лид, подожди, – примирительно произнес он, подошел к сидящей на стуле плачущей женщине и ласково погладил ее по голове. Та зарыдала еще громче. – Ладно, ладно, успокойся, – повторил Годышев и тоже сел рядом, на соседний стул. – Чего уж там! Наругаемся еще. Чего в горячке не скажешь! Дело житейское. Ты же знаешь, что я тебя все равно люблю, – женщина, не отрывая рук от лица, отрицательно покачала головой. – Ну, люблю, люблю! И вообще, муж и жена – одна сатана. Чего друг на друга обижаться, – женщина постепенно перестала плакать и лишь изредка еще судорожно всхлипывала. – Не о том сейчас речь. Давай лучше подумаем, чего дальше делать. В этой ситуации, я имею в виду! – поспешно пояснил он, чувствуя некоторую двусмысленность сказанной им только что фразы. – С детьми!

Знаешь, меня как-то всё это беспокоит, – с трудом признался он. – Хотя не верю я ни в какое колдовство, а всё же… Черт его знает! Лучше, как говорится, перебдеть… А? Ты сама-то что думаешь?..

– Чего я думаю!.. – всё еще всхлипывая, ответила жена. – В милицию его надо было сдать! Вот что я думаю! Тогда бы всё мы и узнали!

– Ну, чего теперь об этом говорить? – тоскливо вздохнул Годышев. Он и сам в глубине души корил себя за тогдашнюю нерасторопность и несообразительность. Конечно, нельзя его было просто так отпускать! Эх, блин, ёлы-палы! Мать моя женщина! Хорошая, мысля… Тьфу ты! – Не сообразил сразу! Как-то всё неожиданно произошло. Ладно, чего теперь! Давай лучше думать, чего теперь делать.

Жена молчала.

– Ну, будем мы?.. – страдая, переспросил Годышев. – Надо же, чтоб мы оба… Лид, ты сама-то будешь?..

Сказать «выбирать» у Годышева просто язык не поворачивался. Выбирать, кому из детей умереть! Бог ты мой! Да такое и в страшном сне не привидится! Кощунство какое-то! Что-то противоестественное.

Может, мне всё это, и правда, снится? – вдруг пришло ему в голову. – И я сейчас проснусь?

Но это был не сон. Отнюдь! Вокруг была самая, что ни на есть, наиреальнейшая реальность. И время в ней, в этой реальности, было, между прочим, уже почти десять вечера!

– А если мы разных выберем? – внезапно спросила жена.

Годышева даже передёрнуло от этого ее вопроса. Так буднично он был задан. Как будто о какой-то чепухе ничего не значащей речь шла. Да и слово «выберем» женщина произнесла без малейшей запинки и затруднения совершенно легко и свободно. Просто.

Будто не о детях речь идет, а о телевизорах каких-нибудь! «Какой выберем?» – Годышев невольно поёжился и взглянул вдруг на свою жену совершенно новыми глазами. Такой он ее еще никогда не видел. Она, между тем, уже перестала плакать, вытерла слезы и теперь ясно и безмятежно смотрела на мужа и спокойно ждала ответа. – Блядь, точно говорят, что бабы совершенно несентиментальны!

Годышев опять поёжился и смущенно опустил глаза. Он просто физически не мог выдержать этот нечеловечески-спокойный, загадочный взгляд сфинкса. Чувствовал он себя неуютно. Как будто эта обычная, заурядная в общем-то женщина, с которой он прожил бок о бок все эти годы и которую знал, казалось, как облупленную, вдоль и поперек, как самого себя, со всеми ее капризами и прибамбасами; со всеми бабскими глупостями, слабостями и болячками; со всеми, можно сказать, потрохами – так вот, как будто она превращалась сейчас прямо у него на глазах во что-то иное. Чужое. В какое-то иное существо.

И он пока не мог понять, хорошо это или плохо? Но это его, несомненно, пугало. Сам бы он вести себя так уж точно не смог! Да какое там!.. Даже близко!..

– Не знаю… – неуверенно пробормотал Годышев, по-прежнему пряча глаза. Ему было почему-то не по себе.

– Так ты даже не спросил? – всё так же спокойно уточнила жена.

Годышев только виновато покачал головой. Он как-то вдруг совсем потерялся и сник, раздавленный происходящим, всем этим поистине чудовищным грузом непомерной ответственности. Жена же его, напротив, казалось, с каждой секундой обретала новую уверенность и новые силы.

– А если мы никого не выберем? – неумолимо продолжала спрашивать она.

Годышев лишь растерянно пожал плечами.

– Как мы можем не выбрать? – чуть позже через силу выдавил из себя он. – Он же сказал, что в душе прочтет. А раз знаешь, то выберешь теперь кого-нибудь обязательно. Пусть даже и сам себе в этом не признаешься.

– Так зачем ты мне вообще тогда об этом сказал!? – гневно взглянул на него женщина.

– Да откуда я знаю!.. – с тоской воскликнул Годышев. – Он мне сказал сказать – я и сказал. А про то, что выберешь кого-нибудь обязательно, я и сам только сейчас догадался!

Жена некоторое время молча на него смотрела, потом встала и, не говоря ни слова, неторопливо пошла на кухню. Годышев, ничего не понимая, потерянно, и покорно, как побитая собачонка, поплелся за ней.

– Так что делать-то будем?.. А, Лид?.. – робко проскулил он через некоторое время, видя, что жена его, как ни в чем не бывало и по-прежнему не говоря ни слова, начала что-то готовить и накрывать на стол.

– А ничего! – хладнокровно ответила она, заваривая чай. – Что тут можно сделать? Раз от нас не зависит. Пусть читает.

– Кто читает? – машинально переспросил Годышев и тут же понял.

– ОН! – жена наконец повернулась и с мёртвой, застывшей улыбкой посмотрела Годышеву прямо в глаза. Годышев даже попятился. – Колдун!.. Дьявол!.. Кто он там? В душе пусть читает. В сердце!


На следующий день было воскресенье. Годышев с утра ушел с друзьями «выпить пивка» и нарезался до чертиков. До поросячьего визга. Жена ему не препятствовала. Кажется, она даже обрадовалась уходу мужа. Она ходила по квартире задумчивая, вся ушедшая в себя и практически не разговаривала.

Годышев прямо-таки физически не мог теперь рядом с ней находиться. Она его попросту пугала.

Когда поздно вечером пьяный вдрабадан Годышев вернулся домой, она молча помогла ему раздеться и уложила в постель. Ни единого слова упрека из ее уст не прозвучало, что было совершенно невероятно. В обычной ситуации скандал был бы неминуем.

На Годышева это произвело тяжелейшее впечатление. Лучше бы она на него со скалкой как всегда набросилась! А так…

Как будто он ее терял. Как будто они прямо на глазах чужими людьми становились. Даже хуже того! Как будто она вдруг стала лучше, умнее, мудрее, а он так и остался обычным жалким пьяницей.

Проснувшись наутро с чудовищной головной болью, Годышев некоторое время неподвижно лежал, бездумно уставясь в потолок и пытаясь сосредоточиться. В голове и в душе у него была пустота. Вакуум. Казалось, что и душа тоже болела. Точнее, ныла.

Самое ужасное было то, что он всё прекрасно помнил. И чувствовал себя так же мерзко и опустошенно, как и накануне. Только теперь на это мерзкое состояние накладывалась еще и чудовищная головная боль.

– Ну, что? – первым делом поприветствовал он входящую в комнату жену.

– Ничего пока, – спокойно пожала плечами та. – Может, это вообще шутка.

Но Годышев почему-то был уверен, что это не шутка. Знал. Чувствовал. Сердце подсказывало. Нет! Никакая это не шутка. Лицо того мужчины постоянно стояло теперь у Годышева перед глазами и, казалось, глумливо подмигивало.

Ну что, мол, Иван Данилович?.. Кого выберем?..

Опять, что ль, напиться?.. – тоскливо подумал он. Так, чтоб всю неделю не просыхать.

Он украдкой взглянул на жену. Та, как ни в чем не бывало, рылась в шкафу и, кажется, даже что-то негромко напевала.

Ну, и ну! – в недоумении покачал головой Годышев. – Чудеса, да и только! Мы же с ней только вчера собачились. Да что это с ней такое!? Подменили её, что ли!

Жены своей Годышев теперь откровенно побаивался. Он явно, отчётливо чувствовал ее моральное превосходство, и это его злило. Бесило! В этой непростой, немыслимой ситуации она повела себя достойно, проявила вдруг себя с некой новой, совершенно неожиданной стороны, в то время как сам Годышев фактически сломался и превратился в какую-то безвольную тряпку. И сознавать это было нестерпимо.

Годышеву вдруг вспомнилось поразившее его в свое время высказывание какой-то другой женщины, кажется, возлюбленной адмирала Колчака, пошедшей потом за ним в тюрьму.

«Есть люди, которые, как струна, звучат, только будучи туго натянутыми».

Н-да… Похоже, жена его оказалась как раз из этой породы. В то время, как сам он… Н-да… Да пошло оно всё!! Нажраться опять, что ли!!??


Днем жене Годышева вдруг неожиданно стало плохо. Она почувствовала озноб, недомогание, слабость и к вечеру уже слегла. Лежала в постели и не вставала.

Вызванный на следующий день врач неопределенно пожал плечами, пробормотал что-то насчет гриппа и ушел, прописав какие-то обычные в таких случаях и ничего не значащие лекарства.

Но Годышев чувствовал уже, что всё не так просто. Никакой это не грипп. Происходило что-то страшное. Проклятие начинало сбываться, только каким-то странным и непонятным образом. Дети бегали себе и резвились, как ни в чём ни бывало, между тем как жена его всё слабела и слабела, просто таяла на глазах.

Она постоянно лежала, закрыв глаза, и как-то странно улыбалась. Каким-то своим мыслям, одной только ей известным. Годышев даже не решался спросить, каким именно. Ему самому было так плохо, как не было, наверное, еще никогда в жизни. Даже тогда, в горах, когда он попал в лавину и был уверен, что погибнет.


Так прошло четыре дня.

Наконец в пятницу, уже ближе к вечеру, раздался звонок в дверь. Постаревший за эти дни, наверное, лет на десять Годышев побежал открывать, уверенный, что это доктор.

Однако это был никакой не доктор. В дверях, насмешливо улыбаясь, стоял мужчина. Тот самый. Из булочной.

Пока Годышев, потеряв дар речи, в полном ошеломлении на него смотрел, он, ничего не говоря, легонько отстранил Годышева рукой и спокойно и уверенно направился в глубь квартиры, прямо в комнату жены. Годышев, беззвучно открывая и закрывая рот, как выброшенная на песок рыба, молча следовал за ним. Он, кажется, даже дверь забыл закрыть.

Мужчина тем временем вошел в комнату к жене Годышева, по-хозяйски придвинул к себе стул, небрежно на нем развалился и, заложив ногу на ногу, неторопливо закурил. Годышев столбом стоял рядом, держа руки по швам. Он все еще находился в каком-то ступоре, настолько быстро и неожиданно всё произошло.

Жена его лежала с закрытыми глазами и, похоже, вообще уже ничего не слышала. Ей было совсем плохо. На губах ее по-прежнему блуждала та самая странная и загадочная улыбка Моны Лизы.

(От этой ее улыбки Годышеву становилось еще хуже. Просто невмоготу! Он давно догадывался уже, что именно она означала, но не смел себе в этом признаться. Ведь признаться в этом значило…)

– Лидия Викторовна! – негромко позвал мужчина, и лежащая на кровати женщина сразу же открыла глаза. Годышев с изумлением заметил, что взгляд у нее совершенно твердый и ясный. Как будто к ней мгновенно вернулись силы.

– Лидия Викторовна! – повторил мужчина. – Я и есть тот самый… человек, о котором Вам рассказывал Ваш муж, – мужчина мельком взглянул на Годышева и, выпустив в потолок аккуратное колечко дыма, продолжил. – Но, видите ли, он Вам не всё рассказал, – Годышев почувствовал, что ноги его не держат. Он, шатаясь, подошел к стене и, цепляясь за нее, медленно сполз на пол.

Мужчина кинул на него еще один пренебрежительный взгляд и усмехнулся. Жена тоже молча на него посмотрела и, ничего не сказав, снова перевела взгляд на мужчину. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она ждала продолжения.

– Дело в том… – мужчина замолчал. Годышев закрыл глаза и замер. Мужчину же, кажется, всё происходящее просто забавляло. – Дело в том, – после паузы продолжил он, – что выбор был не такой. Точнее, не совсем такой, – мужчина закинул голову и выпустил в потолок еще несколько безукоризненно ровных колечек. – Не обязательно ребёнок. Можно пожертвовать собой. Спасти детей, но умереть самому.

– Я уже это поняла, – спокойно заметила женщина.

У Годышева глаза на лоб полезли. Как это «поняла»!? Так, значит?..

Мужчина взглянул на жену Годышева чуть попристальнее.

– Да, Вы молодец! – одобрительно кивнул он. – Вы очень сильная женщина.

– Зачем Вы мне это рассказали? – так же спокойно спросила женщина, бывшая когда-то женой Годышева. Она разговаривала с мужчиной совершенно на равных. Они вообще беседовали друг с другом так, словно были в комнате вдвоем. Словно Годышева вообще не существовало. Будто это был не живой человек, а какой-то предмет мебели. – Вы же знаете, что это все равно ничего не изменит.

– Да, – мужчина опять кивнул и кинул на Годышева еще один беглый взгляд. – Вы правы. Выбор сделан. Вами обоими. Но, тем не менее, Вы должны были это услышать. Знать наверняка. Это справедливо. Вы это заслужили.

Мужчина встал.

– С моими детьми ничего не случится? – глядя на него снизу вверх, с той же полуулыбкой спросила женщина.

– Нет, – мужчина глубоко затянулся. – Ничего. С ними всё будет хорошо. Прощайте, – он повернулся, чтобы выйти.

– Когда я умру? – уже у самой двери окликнула его женщина.

– Вы не умрёте, – мужчина обернулся, еще раз затянулся и небрежно отшвырнул в сторону окурок. Окурок упал у ног сидящего на полу Годышева. Тот тупо на него уставился. – Завтра Вы выздоровеете.


Услышав, как хлопнула входная дверь, Годышев кое-как поднялся и, не глядя на жену, качаясь, вышел из комнаты. Надел в прихожей ботинки и сунул в карман ключи.

Через пару минут он уже шел по улице, невидящими глазами глядя себе под ноги.

Внезапно внимание его привлекли звуки музыки, доносящиеся из раскрытого настежь окна на первом этаже. Голос какого-то незнакомого Годышеву барда негромко напевал что-то под гитару. Годышев невольно замедлил шаги и прислушался.

Понимая, что нет в оправданиях смысла,
Что бесчестье кромешно и выхода нет!..

Годышев болезненно вздрогнул, как от удара. Как от пощечины!

А нам и честь, и чох, и чёрт – неведомые области!..

Продолжал насмешливо выводить невидимый магнитофон.

Годышев кинулся бежать. Отбежав метров на пять-десять, он, задыхаясь, остановился, привалившись к стене ближайшего дома. Сердце бешено стучало.

− Почему?!.. Почему!?.. – бессмысленно повторял и повторял он. – Почему она была так уверена? Что «это всё равно ничего не изменит»!? Что она хотела этим сказать!!?? Что!?.. Что!!??.. Что!!!???


И спросил у Люцифера Его Сын:
– Почему та женщина не пыталась объясниться с тем мужчиной, если она всё поняла?

И ответил Люцифер Своему Сыну:
– С трусами и предателями нет смысла объясняться. Это пустая трата времени. Они не заслуживают объяснений.